Преступления правильной жизни - 6

Глава 1

Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я к ним не отношусь, может быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобные мероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, я не уверен в правдивости информации о существовании таких людей. Лично я в похоронах ничего хорошего или хотя бы интересного не нахожу, а ведь проводил в последний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому из молодых спортсменов удается сделать спорт своей профессией на долгие счастливые годы, зато несть числа тем, кто отдает свою накачанную мускулатуру и приобретенные в секциях навыки за хорошие деньги в охранные службы или за еще большие деньги - в криминал. Вот и хороним.

Но сегодняшние похороны, на которые я явился, как полагается, в черных джинсах и черной водолазке, держа в руках охапку пушистых разноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И что самое любопытное - ни одного истерического выкрика, никого, кто забился бы в рыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, когда внезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданный уход повергает близких в шок. Н-да, ни малейших признаков шока я не наблюдал. И это было странным.

Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад меня долго и муторно допрашивал следователь, ибо результаты вскрытия показали совершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее - остановки сердца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанного одному из членов семьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно по ошибке выпить не ту таблетку, но одну, а не пару десятков, к тому же растворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги…

К ритуальному залу я подъехал одним из первых и сидел в машине, наблюдая за прибывающими. Минут через пять после меня появилась сверкающая - только что из мойки - машина, из которой, к вящему моему изумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микрорайон, в котором проживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только начал работать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшей забегаловке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид у него неброский, но фирменный, однако мне и в голову не приходило, что он ездит на такой тачке. Впрочем, возможно, машина и не его, просто взял у кого-то, чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.

Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднем сиденье.

Здорово, - кивнул я, - пришел оказать уважение и выразить соболезнования?

Следователь велел быть, - хмуро ответил он. - Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?

Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти…

Пойдешь с первой группой, с близкими.

Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощания в зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами - членов семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик, запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень большой натяжкой. Кто я им? Наемный работник.

Неудобно, - с сомнением произнес я.

Павел

Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я к ним не отношусь, может быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобные мероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, я не уверен в правдивости информации о существовании таких людей. Лично я в похоронах ничего хорошего или хотя бы интересного не нахожу, а ведь проводил в последний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому из молодых спортсменов удается сделать спорт своей профессией на долгие счастливые годы, зато несть числа тем, кто отдает свою накачанную мускулатуру и приобретенные в секциях навыки за хорошие деньги в охранные службы или за еще большие деньги – в криминал. Вот и хороним.

Но сегодняшние похороны, на которые я явился, как полагается, в черных джинсах и черной водолазке, держа в руках охапку пушистых разноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И что самое любопытное – ни одного истерического выкрика, никого, кто забился бы в рыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, когда внезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданный уход повергает близких в шок. Н-да, ни малейших признаков шока я не наблюдал. И это было странным.

Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад меня долго и муторно допрашивал следователь, ибо результаты вскрытия показали совершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее – остановки сердца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанного одному из членов семьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно по ошибке выпить не ту таблетку, но одну, а не пару десятков, к тому же растворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги…

К ритуальному залу я подъехал одним из первых и сидел в машине, наблюдая за прибывающими. Минут через пять после меня появилась сверкающая – только что из мойки – машина, из которой, к вящему моему изумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микрорайон, в котором проживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только начал работать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшей забегаловке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид у него неброский, но фирменный, однако мне и в голову не приходило, что он ездит на такой тачке. Впрочем, возможно, машина и не его, просто взял у кого-то, чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.

Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднем сиденье.

– Здорово, – кивнул я, – пришел оказать уважение и выразить соболезнования?

– Следователь велел быть, – хмуро ответил он. – Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?

Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти…

– Пойдешь с первой группой, с близкими.

Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощания в зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами – членов семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик, запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень большой натяжкой. Кто я им? Наемный работник.

– Неудобно, – с сомнением произнес я.

– Я понимаю, – в голосе Игоря зазвучала неожиданная мягкость, – я все понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста. Уж мне или операм из розыска идти с близкими совсем не в дугу, а посторонние глаза должны быть. Обязательно. Убийца – кто-то из тех, кто пойдет с первой группой, с родными. И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, как смотрел, кто с кем переговаривался, кто плакал, а кто только делал вид, что скорбит. Ну, Паш?

Я молчал, уставившись в приборную доску.

– Ты пойми, – настойчиво продолжал Игорь, – первый момент, когда они увидят открытый гроб, – он самый острый, так всегда бывает. Большинство из них видело человека только живым и здоровым, потом его увозит «Скорая», потом сообщают, что он умер, и потом они видят его уже мертвым в гробу. Это невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеют собой, плохо соображают, и очень часто вылезает то, что они хотели бы скрыть. Ну? Поможешь?

В общем, он меня уговорил.

И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре которого возвышается открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза за темными стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего, шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие и опухшие от слез веки, то ли хочет скрыть сухой, равнодушный или полный злорадства взгляд.

Кто из них убийца? Кто? А ведь это совершенно точно кто-то из них, потому что больше некому.

Мог ли я знать два года назад, когда пришел работать к Руденко, что все закончится вот так страшно?

* * *

Когда я был еще пацаном, мама постоянно твердила, что надо быть умнее, хитрее, осторожнее, что я со своим таранным прямодушием, которое я по наивности считал честностью, только настрадаюсь, а толку все равно не будет. По-видимому, мамуля была права, но, чтобы это оценить, мне понадобилось прожить без малого тридцать лет, набить синяки и шишки, завоевать кое-какие призы и медали вкупе со званием мастера спорта международного класса, побалансировать на грани инвалидности и в конце концов остаться без работы и без жилья. Вернее, жилье пока еще было, но очень условное, а вот работы не было совсем. Никакой. Условность же моего пристанища заключалась в том, что мне, скрипнув зубами, разрешили пожить в нем бесплатно, но очень короткое время.

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Александра Маринина
Все не так

Глава 1

Павел

Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я к ним не отношусь, может быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобные мероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, я не уверен в правдивости информации о существовании таких людей. Лично я в похоронах ничего хорошего или хотя бы интересного не нахожу, а ведь проводил в последний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому из молодых спортсменов удается сделать спорт своей профессией на долгие счастливые годы, зато несть числа тем, кто отдает свою накачанную мускулатуру и приобретенные в секциях навыки за хорошие деньги в охранные службы или за еще большие деньги – в криминал. Вот и хороним.

Но сегодняшние похороны, на которые я явился, как полагается, в черных джинсах и черной водолазке, держа в руках охапку пушистых разноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И что самое любопытное – ни одного истерического выкрика, никого, кто забился бы в рыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, когда внезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданный уход повергает близких в шок. Н-да, ни малейших признаков шока я не наблюдал. И это было странным.

Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад меня долго и муторно допрашивал следователь, ибо результаты вскрытия показали совершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее – остановки сердца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанного одному из членов семьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно по ошибке выпить не ту таблетку, но одну, а не пару десятков, к тому же растворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги…

К ритуальному залу я подъехал одним из первых и сидел в машине, наблюдая за прибывающими. Минут через пять после меня появилась сверкающая – только что из мойки – машина, из которой, к вящему моему изумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микрорайон, в котором проживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только начал работать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшей забегаловке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид у него неброский, но фирменный, однако мне и в голову не приходило, что он ездит на такой тачке. Впрочем, возможно, машина и не его, просто взял у кого-то, чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.

Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднем сиденье.

– Здорово, – кивнул я, – пришел оказать уважение и выразить соболезнования?

– Следователь велел быть, – хмуро ответил он. – Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?

Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти…

– Пойдешь с первой группой, с близкими.

Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощания в зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами – членов семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик, запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень большой натяжкой. Кто я им? Наемный работник.

– Неудобно, – с сомнением произнес я.

– Я понимаю, – в голосе Игоря зазвучала неожиданная мягкость, – я все понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста. Уж мне или операм из розыска идти с близкими совсем не в дугу, а посторонние глаза должны быть. Обязательно. Убийца – кто-то из тех, кто пойдет с первой группой, с родными. И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, как смотрел, кто с кем переговаривался, кто плакал, а кто только делал вид, что скорбит. Ну, Паш?

Я молчал, уставившись в приборную доску.

– Ты пойми, – настойчиво продолжал Игорь, – первый момент, когда они увидят открытый гроб, – он самый острый, так всегда бывает. Большинство из них видело человека только живым и здоровым, потом его увозит «Скорая», потом сообщают, что он умер, и потом они видят его уже мертвым в гробу. Это невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеют собой, плохо соображают, и очень часто вылезает то, что они хотели бы скрыть. Ну? Поможешь?

В общем, он меня уговорил.

И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре которого возвышается открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза за темными стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего, шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие и опухшие от слез веки, то ли хочет скрыть сухой, равнодушный или полный злорадства взгляд.

Кто из них убийца? Кто? А ведь это совершенно точно кто-то из них, потому что больше некому.

Мог ли я знать два года назад, когда пришел работать к Руденко, что все закончится вот так страшно?

* * *

Когда я был еще пацаном, мама постоянно твердила, что надо быть умнее, хитрее, осторожнее, что я со своим таранным прямодушием, которое я по наивности считал честностью, только настрадаюсь, а толку все равно не будет. По-видимому, мамуля была права, но, чтобы это оценить, мне понадобилось прожить без малого тридцать лет, набить синяки и шишки, завоевать кое-какие призы и медали вкупе со званием мастера спорта международного класса, побалансировать на грани инвалидности и в конце концов остаться без работы и без жилья. Вернее, жилье пока еще было, но очень условное, а вот работы не было совсем. Никакой. Условность же моего пристанища заключалась в том, что мне, скрипнув зубами, разрешили пожить в нем бесплатно, но очень короткое время.

Как и многие молодые люди, я совершал, причем неоднократно, типичную ошибку: считал, что «так будет всегда». Всегда будут молодость, силы, здоровье, физические кондиции, спортивные успехи, всегда будут работа и деньги, и любовь тоже будет всегда. Причем объекты самой любви периодически меняются, но все равно каждый раз возникает твердое убеждение, что это никогда не кончится.

Я был дураком, за что и поплатился. Нет, не дураком – идиотом, причем фантастическим. Наверное, мне просто везло в той сфере, которая именуется личной жизнью, и каждая следующая пассия возникала на моем пути в то время, когда я еще не расстался с предыдущей, поэтому проблема жилья надо мной как-то не висела: я просто переезжал с одной квартиры, принадлежащей даме сердца, на другую, хозяйка которой становилась моей новой возлюбленной. И какого же черта я полагал, что так будет всегда?

Нет, вру, ничего такого я, конечно, не думал, и в этом как раз и состоит типичная ошибка: о будущем я не думал вообще. А чего о нем думать, если оно будет таким же, как сегодня? Будут обеспеченные милашки с квартирами, и будут платные бои в закрытых клубах и «черные» тотализаторы, и будут люди, желающие серьезно тренироваться и платить за это деньги. Так о чем тут думать?

Потом я здорово покалечился, оказавшись со своей машиной не на том перекрестке и немножко не в то время. Пятью секундами раньше или позже – и тот пьяный кретин, несшийся на красный свет со скоростью чуть меньше скорости звука, проскочил бы мимо меня. Но он не проскочил, и когда я через полгода вышел из больницы, ни о каких серьезных тренировках с серьезными противниками уже не могло быть и речи. За эти полгода моя «квартирная хозяйка» успела решить личные вопросы самым кардинальным образом, то есть собралась замуж. Естественно, не за меня. Возможность проживать на ее площади я потерял, но, поскольку жених у нее выдался знатный, она к моменту моей выписки уже переехала к нему в загородный коттедж, а мне милостиво позволила пожить в ее квартире, но только недолго, пока я подыскиваю себе жилье. Вы еще не поняли? Я не москвич. Я приехал совсем из другого города, маленького и далекого, ибо, как и огромное множество людей, наивно полагал, что если красивая, как в кино, жизнь где-то и существует, то только в столице, где крутятся большие деньги и существует масса возможностей показать себя и как-то продвинуться.

В общем, можно было бы долго описывать историю моей глупости, но я не стану этого делать, потому что важен результат: я одновременно оказался без привычных физических кондиций, без денег (правда, с новенькой машиной. Старая, попавшая в аварию, восстановлению не подлежала, и первое, что я сделал, выписавшись из больницы, – купил машину, угрохав остатки сбережений, и без того оскудевших, потому как полгода лечения – удовольствие не из дешевых), без работы и без жилья. К перечню того, чего у меня не было, надо добавить и желание вернуться домой, в родной город. Уезжать из Москвы мне не хотелось. Ума у меня, вероятно, тоже не было, потому что какой же умный человек покупает машину, когда ему негде жить? Но представить себя без машины было совершенно невозможно. Как это: в Москве – и без машины? Так что я, засунув гордость в одно пикантное место, начал искать работу. Если бы рядом была моя мама, она, конечно, сказала бы, что мне надо быть умнее и хитрее, то есть делать вид, что предложений у меня хоть отбавляй, что за такого ценного кадра, как я, любой готов уцепиться обеими руками, но мне, понимаете ли, наскучила работа со взрослыми здоровенными накачанными дядьками, все необходимые деньги я уже заработал и теперь ищу, чем бы мне развлечься, так что вы предлагайте, а я еще повыбираю да повыкобениваюсь. Но мамы рядом не было, и за поиски работы я взялся со всем присущим мне дурацким прямодушием, то есть запустил свое резюме в Интернет, а также обзвонил все места, где успел за последние восемь лет поработать, честно рассказал про проблемы со здоровьем и признался, что готов взяться за любое дело, если зарплаты хватит на съем самого дешевого жилья, бензин и прокорм.

По состоянию здоровья я мог бы заниматься с детьми и начинающими подростками, но это поле оказалось давно и плотно занято, и мне там места не нашлось. На остатки денег я уныло жил в милостиво оставленной мне на время квартире и ждал, когда что-нибудь проклюнется. Ждал я долго, тратя свободное время на то, что погрызал сам себя, посыпая раны солью упреков в глупо потраченных годах. Вообще-то по молодости лет трудно сделать правильный выбор, когда выбирать приходится между бурной денежной жизнью, с одной стороны, и планомерным монотонным выстраиванием собственной карьеры – с другой. Покажите мне молодого мужика, который при подобной альтернативе выберет не то, что выбрал в свое время я сам. Участвовать в платных боях, проводящихся в закрытых клубах, и получать за это немалые деньги, заводить яркие знакомства и страстные скоротечные романы или вставать каждый день в семь утра и скучно ходить на службу, выгадывая и высчитывая, когда можно будет позволить себе поменять машину или съездить отдохнуть за границу… Одним словом, все понятно.

Когда деньги уже почти совсем закончились, мне позвонили. Это была Нана Ким, начальник службы безопасности одного издательства. Когда-то она два или три раза приглашала меня на трехмесячный договор, и я занимался с ее сотрудниками рукопашным боем. Ей я тоже звонил, устраивая свой SOS-обзвон потенциальных работодателей.

– Ты все еще ищешь работу? – спросила она.

– Ищу, – вздохнул я.

– Ну приезжай, поговорим.

Я быстренько принял душ, вымыл голову, побрился, всунул себя в джинсы и куртку, дохромал не без помощи палки до своей новенькой машинки и помчался в издательство. По дороге размышлял, купить цветы для Наны или не нужно. Был момент, когда она мне очень нравилась. Ну просто очень! Она была старше меня на несколько лет, но меня такие мелочи никогда не смущали, и я с ходу ринулся в бой, но был немедленно и жестко остановлен. Слава богу, природа наделила меня одним полезным качеством: я совершенно не умею сохранять мужской интерес к женщине, если она не отвечает мне взаимностью. Так что муки неразделенной любви мне неизвестны, и влюбленность в Нану Ким, продлившись ровно одну неделю, тихо скончалась. Сами видите: мысли о цветах были не праздными. С одной стороны, она все-таки женщина и, вполне возможно, от нее сейчас зависит мое трудоустройство, посему надо бы прогнуться, но, с другой стороны, цветы могут быть восприняты ею как намек на неостывшее чувство и надежду на новый виток в отношениях и новую попытку, а вдруг это ее разозлит? И никакой работы для меня не окажется…

Ни до чего умного не додумавшись, я явился к ней в кабинет с пустыми руками, отметив попутно сидящую в приемной новую секретаршу, жуть какую хорошенькую, хотя прежняя, которую я знал когда-то, тоже была красоткой хоть куда. Обладающая совершенно не «модельной», но абсолютно неординарной внешностью, Нана Ким была из тех редких женщин, которые не боятся близкого соседства с молодыми очаровашками.

Палку я на всякий случай оставил в приемной и постарался не очень припадать на больную ногу, но Нана, сама в прошлом спортсменка, поляну просекла мгновенно и посмотрела на меня с нескрываемым сочувствием.

– Что врачи обещают? – спросила она.

– Мало что, в основном пугают. – Я попытался выглядеть беззаботным и стопроцентно уверенным в полнейшем и скорейшем восстановлении своей физической формы, но и совсем уж нагло врать тоже не хотелось. – Это нельзя, то нельзя, и нога какое-то время будет болеть, особенно на перемену погоды.

– А спина?

Ах, прозорливая ты моя! Про спину я малодушно умолчал, хотя по сравнению с этой проблемой больная нога казалась просто-таки фурункулом на фоне инфаркта.

– Ну, и спина, конечно, тоже. – Мне показалось, что я очень ловко увернулся от конкретного ответа.

– Ладно. – Нана почему-то вздохнула, пододвинула к себе толстый ежедневник и принялась его листать. – Значит, выступать ты не сможешь еще года три, это как минимум, тренировать взрослых дядек тоже. Одному человеку нужен домашний тренер для ребенка пятнадцати лет. Как тебе такой вариант?

Как? Да просто блеск! Что я, маленький, не понимаю, что это значит – домашний тренер для подростка? А это значит, что есть шанс устроиться на работу в богатую семью. Воображение у меня буйное, и я мгновенно и в красках представил себе роскошный загородный дом с большим участком, и я каждый день подъезжаю к кованым чугунным воротам на своей любимой сверкающей новенькой машинке, охранник приветственно машет мне рукой, а в доме, в специальной комнате, установлены все необходимые тренажеры, купленные, разумеется, по моему профессиональному указанию и под моим чутким руководством, и есть бассейн (что немаловажно, ведь доктора настоятельно требовали, чтобы я непременно плавал – это необходимо для восстановления позвоночника и поврежденных суставов) и баня (а как же без нее в богатом-то доме?!), и я регулярно и грамотно занимаюсь с пацаном, и его спортивные достижения становятся все заметнее. И вот он уже чемпион. Ну, не мира, конечно, и не Олимпийских игр, но какого-нибудь районного масштаба, ну хотя бы для начала своей школы. Или мальчики из богатых семей учатся в частных гимназиях? И это наша общая победа. А дальше – больше…

– Хороший вариант, просто отличный. Каким видом спорта парень занимается?

– Девочка.

– Что? – не понял я.

– Это не парень, а девочка.

Нана смотрела на меня со странной улыбкой, смысла которой я не понимал. Вот черт! Значит, девчонка. Ну ладно, какая разница-то? Пусть будет девчонка. Будем надеяться, что спортом она занимается все-таки не «девчачьим», типа художественной гимнастики или синхронного плавания, в которых я совсем уж ничего не понимаю. А со всем остальным я как-нибудь справлюсь. А может, все не так уж и страшно, и девица решила в домашних условиях овладеть единоборствами, а тут я как раз крутой спец, это – мое.

И я задал уже следующий вопрос, вполне деловой:

– Сколько километров от МКАДа? Далеко они живут?

– А тебе не все равно? – усмехнулась Нана. – Тебе же работа нужна и зарплата. Или если они далеко живут, то такая работа не нужна?

– Да нет, – смешался я, делая вывод, что живут мои потенциальные работодатели где-то в жуткой тьмутаракани и на дорогу мне придется тратить часа по два в один конец, а то и больше. – Я просто так спросил, чтобы понимать.

– Ладно, расслабься. Они в Москве живут, в центре.

Я решил, что ослышался. Как это – в Москве, в центре? Особняк у них, что ли? Но если там столько деньжищ – а сколько стоит особняк в центре Москвы, я представляю, – то на хрена им сдался безработный, мало кому известный провинциал с тяжелой травмой, если они легко могут нанять своей ненаглядной доченьке в тренеры самого именитого и дорогого специалиста, хоть олимпийского чемпиона? А если деньжищ не «столько» и живут они не в особняке, то где, позвольте спросить, я должен детку тренировать? В коридоре на коврике? Конечно, квартира может оказаться очень большой и в ней есть отдельное, достаточно просторное помещение для занятий спортом, но мой жизненный опыт показывает, что люди с приличными деньгами все-таки стараются жить в собственных домах за городом, а вовсе не в центре столицы.

– Почему? – тупо спросил я.

Нана помолчала, глядя почему-то не на меня, а на заполненные страницы своего ежедневника. А вот я-то как раз смотрел на нее и думал, что она, как и прежде, вызывает у меня ассоциации с орхидеей, стоящей на столе, заваленном бумагами. В Нане, если я правильно помню, намешано много кровей: корейская, грузинская, молдавская и славянская, и это сделало ее внешность экзотически-прекрасной, хотя и не отвечающей никаким современным канонам красоты: очень черные волосы, крупный нос с горбинкой, раскосые глаза, крутой изгиб верхней губы – все это в сочетании было необычным, ярким, каким-то дисгармоничным и от этого ужасно привлекательным. По крайней мере, на мой вкус. Но, судя по тому, как безжалостно был в свое время остановлен мой романтический порыв, подобные вкусовые пристрастия свойственны не мне одному…

– Послушай, Паша, – заговорила наконец она, – ты задал хороший вопрос. Но ответа на него у меня нет. Действительно, почему они живут в городе, хотя денег там более чем достаточно? Или на самом деле денег там не так уж и много? У меня вообще на этот счет накопилось много вопросов, и твоя будущая работа в значительной степени зависит от твоей готовности помочь мне найти ответы.

– Не понял, – озадаченно протянул я.

Нет, вы не подумайте, что я совсем тупой, просто Нана Ким – руководитель, которому то и дело приходится вести переговоры, и она здорово наблатыкалась в изящных формулировках, а я – парень незатейливый, чтобы не сказать – простой, от политесов далекий, словарный запас у меня бедноватый (так, во всяком случае, утверждает моя мама, которая всю жизнь работает в школе учителем русского языка и литературы), и, когда со мной начинают разговаривать вот так сложно, я на слух плохо воспринимаю.

Нана объяснила. Суть дела оказалась в том, что некий бизнесмен Михаил Руденко некоторое время назад предложил владельцу издательства, в котором работает Нана Ким, благотворительный проект с условным названием «Молодая поэзия». Руденко дает деньги, а издательство находит молодых талантливых поэтов и печатает их стихи. Коммерческого успеха этот проект иметь не может, и вложенные бизнесменом деньги не окупятся никогда, потому что сегодня поэзия не в моде и сборники стихов покупают только любители и специалисты, которых крайне немного. Но Руденко на возврат инвестиций и не рассчитывает, по крайней мере, он так заявляет. Владелец издательства предложение принял, проект уже значительно продвинулся, через месяц выйдут первые три сборника, в течение года запланирован выпуск еще четырех. Конечно, книжечки тоненькие, маленькие, но все-таки это серия, и переплет твердый, и оформление серийное, в общем, все честь по чести, как у больших. И Нане как руководителю службы безопасности все это кажется чрезвычайно подозрительным. Кто сегодня вкладывает деньги в поэзию? Никто. Кто дает деньги на некоммерческие проекты и при этом даже не заикается о том, чтобы его имя или название его фирмы упоминалось на первых страницах или еще где-нибудь для всеобщего сведения? Нет таких. Зачем все это нужно бизнесмену Руденко? Непонятно. Если бы проект приносил хоть какой-нибудь доход, можно было бы предположить отмывание денег, но дохода-то не предвидится, тиражи будут крошечными, да и те наверняка станут пылиться на складе, хорошо, если книжные магазины в общей сложности экземпляров сто возьмут. В общем, сплошные непонятки. И среди этих непоняток, в частности, затесался и вопрос о том, почему состоятельный человек Михаил Руденко не купил, как подавляющее большинство успешных бизнесменов, дом за городом и продолжает жить в Москве. Нана пыталась озадачить своими вопросами владельца издательства, но тот лишь отмахнулся и ответил, что Михаил – хороший мужик и нет никаких оснований ему не доверять. А тут на днях господин Руденко в частной беседе с владельцем издательства спросил, нет ли у него на примете человека, который смог бы заниматься физической подготовкой с его пятнадцатилетней дочерью. Владелец обещал узнать и переадресовал вопрос Нане, поскольку та много лет занималась спортом, окончила институт физкультуры и вообще, как говорится, «в теме».

– Я могу рекомендовать тебя на это место, но при одном условии: ты будешь информировать меня обо всем, что увидишь и услышишь в этой семье. Ты будешь работать у Руденко, если пообещаешь, что поможешь мне найти ответы на все интересующие меня вопросы.

Нана говорила спокойно и теперь уже смотрела прямо мне в глаза. Ну и дела, елки-палки! Соглашаться? Да на хрена мне эта головная боль? Что я, Эркюль Пуаро, или какие там еще есть знаменитые сыщики? И вообще, фигня какая-то.

– Слушай, – миролюбиво начал я, – а нельзя как-нибудь отдельно?

– Что – отдельно? – Нана слегка приподняла брови.

– Ну, мои занятия с девицей отдельно, а все вот это… пусть как-нибудь по-другому. У тебя же целый штат службы безопасности, неужели не найдется кого-нибудь поприличнее для такой работы, а, Нана?

Она вздохнула и снова взялась за ежедневник. И что она там ищет, интересно знать? Ответы на вопросы о смысле жизни? Или у нее на этих чудесных листочках записаны имена тех, кто может справиться с сыщицкой работой лучше меня?

– Паша, у меня дел выше головы, и я не собираюсь тратить целый день на то, чтобы тебя уговорить. Мне, в общем-то, все равно, кто именно будет работать с девочкой Руденко, просто я первому предложила тебе, потому что ты звонил и плакался насчет своего бедственного положения в смысле денег и работы. Если тебе работа и зарплата не нужны, нет вопросов, я позвоню кому-нибудь еще. А торговаться с тобой я не собираюсь, мы не на базаре. Берешь товар – значит, берешь, нет – значит, нет. Мне нужен четкий конкретный ответ. И желательно побыстрее, потому что мой шеф не любит, когда его поручения исполняются слишком долго.

Вот, Фролов, ты и приехал. На ту самую станцию, где вдруг оказывается, что ты – не совсем то, что о себе думаешь. Ты привык быть незаменимым, ты привык к тому, что тебя на руках носят и тревожно заглядывают в глаза: будешь ли ты выступать, не передумал ли, здоров ли, в хорошей ли форме, потому что зрители ходят «на тебя», и никакие замены их не устроят, и ставки они будут делать тоже только в том случае, если выступать будешь именно ты, и ставить будут на твоего соперника в надежде на то, что настанет тот радостный час, когда найдется управа и на твою безупречную красивую технику и кто-нибудь наконец исковеркает твою фотомодельную рожу. Н-да, оказывается, теперь все не так, и со своим поврежденным позвоночником ты мало кому нужен и интересен, и заменить тебя – раз плюнуть. Да что там заменить, без тебя вообще можно распрекрасно обойтись, никто и не заметит, что тебя нет. Другие найдутся, да получше и поздоровее.

И тут я поймал себя на удивительной мысли: а про деньги-то я не спросил. Вот дурацкая моя натура, мне, парню из маленького провинциального городка, куда важнее были всяческие атрибуты красивой столичной жизни – клубы, тусовки, девушки, красивые шмотки, новенькие автомобильчики, толпа, шум, музыка и слава, одним словом, все то, что модно и престижно, то, что у меня было до аварии и чего я напрочь лишился, утратив способность выступать в платных боях, и пока Нана (надо признаться, довольно скупо) обрисовывала мою будущую работу, я думал только о том, насколько она позволит мне все это вернуть. Я предавался наивным мечтаниям, совсем забыв о зарплате. Как будто без денег можно иметь эти самые атрибуты… И только когда Нана произнесла сакраментальные слова о зарплате, я спохватился.

Нана усмехнулась и назвала сумму, которая мгновенно примирила меня с необходимостью выступать в роли неумелого шпиона в тылу врага. Да ладно, за такие-то бабки можно и покорячиться. Штирлиц – не Штирлиц, а уж реплику «Вы болван, Штюбинг!» из бессмертного фильма «Подвиг разведчика» я как-нибудь произнесу.

* * *

Первая встреча с моим работодателем оставила у меня странное впечатление. Не то недоумения, не то ошарашенности… Не таким я его себе представлял. А может, я просто мало знаю жизнь и людей, и мне вот кажется, что человек с собственным бизнесом и деньгами должен быть таким-то и таким-то, а когда он оказывается вовсе даже эдаким – я теряюсь и начинаю сомневаться: то ли я дурак, то ли меня пытаются одурачить. И то и другое в равной степени малоприятно.

Михаил Олегович Руденко внешне и манерами напоминал директора совхоза, какими их показывали в старых советских фильмах, которые я видел по телевизору: на лице красовались глубокие мимические морщины вкупе с усами, что его, само собой, не молодило, однако густые волосы были совсем без седины, и это как-то не давало мне забыть, что ему всего лишь чуть за сорок (так, во всяком случае, утверждала Нана Ким). Крепкий, невысокий, слегка полноватый, даже рыхлый, то есть фитнесом явно не злоупотребляет, а вот к еде и выпивке относится, судя по всему, с большой нежностью. Изъяснялся он короткими фразами, сложные формулировки были ему не под силу или не по вкусу, и этим он сразу расположил меня к себе. По крайней мере, все, что он говорил, было мне понятно. Но я никак не мог представить себе этого Руденко в роли бескорыстного благотворителя и тонкого ценителя поэзии. Пожалуй, Нана права, что-то тут не так.

– Каким видом спорта занимается ваша дочь? – приступил я к делу.

– Никаким, – отрезал Михаил Олегович, не глядя на меня.

Глядел он в тарелку с салатом, откуда выцапывал вилкой кусочки копченого мяса, старательно разгребая зеленые салатные листья. Встреча наша состоялась в небольшом ресторанчике в центре Москвы, где Руденко предложил пообедать и познакомиться поближе, прежде чем принимать решение, брать ли меня на работу. Ну что ж, его право, сперва думал я, теперь его очередь подумать.

– А почему сейчас возникла необходимость в домашнем тренере?

– Ей худеть надо. Толстая стала, разъелась. Из дому не выходит. Надо что-то с этим делать.

Вот тебе здрасьте! Докатился ты, Фролов, до положения личного диетолога дочки богатого папаши. Да что я ему, врач, что ли? Совсем обалдел от своих деньжищ. Впрочем… Н-да, деньжищи. Они мне совсем не лишние. Только вот вопрос: справлюсь ли я? Я же этого совершенно не умею. Заниматься единоборствами, хоть контактными, хоть бесконтактными, – это я всегда пожалуйста, это мой хлеб, это единственное, что я умею, я даже общефизическую подготовку без труда осилю, но похудание – это как-то уж слишком. Или как там правильно говорить? Похудение? У меня с русским языком не так чтобы очень, вот моя мама, всю жизнь проработавшая учителем русского языка и литературы, знала бы точно.

– Может быть, ваша девочка больна? – предположил я. – Вы врачам ее показывали? Может, у нее нарушение обмена или сердце больное? Начнем ее физически нагружать и только навредим еще больше.

– Да не больна она, – раздраженно ответил Руденко. – Водили ее к врачам. Все одно талдычат: много ест, мало двигается. Короче, тебе задача понятна. Ну как, возьмешься?

– Возьмусь, – решительно ответил я.

– А почему?

Он наконец посмотрел мне прямо в глаза, и вот тут у меня впервые возникло ощущение крупного подвоха.

– Что – почему?

– Почему берешься за такую работу? Ты молодой красивый мужик, ты что, другого занятия себе найти не можешь?

Значит, Нана ему не сказала про мои проблемы. Или сказала, а теперь он хочет проверить, не попытаюсь ли я соврать. Нет, Михаил Олегович, не попытаюсь. Себе дороже выйдет. Конечно, в ресторан я пришел вовремя, даже чуть раньше назначенного времени, и Руденко не видел, как я прихрамываю и опираюсь на палку. Когда он явился, я уже сидел за столиком, благоразумно спрятав палку за оконной шторой, и, наверное, внешне производил впечатление человека вполне здорового и полного сил.

– Пока не могу. У меня была серьезная травма, бороться с полновесными взрослыми мужиками мне запретили как минимум года на два, так что работать я могу пока только с детьми. А жить-то надо на что-то.

– Ладно. – Он, казалось, был вполне удовлетворен моим ответом. – О себе расскажи. Кто ты, что ты. Родители кто. Откуда родом.

Я рассказал про маленький провинциальный городок, про маму-учительницу и папу – школьного физрука, про выдающегося спортсмена, который давным-давно, еще при советской власти, получил срок за «незаконное обучение карате» (представляете, была такая статья в тогдашнем Уголовном кодексе! Страна непуганых идиотов!) и после отсидки обосновался в нашем городке и с удовольствием тренировал всех желающих, когда эту идиотскую статью отменили. Что самое обидное, отменили ее через полтора месяца после того, как его освободили. Вот судьба, да? Если бы со мной такое случилось, я бы, наверное, сдох от ненависти, а он – ничего, улыбался, веселый такой был мужик, и детишек очень любил, и на жизнь никогда не жаловался, во всяком случае, я ничего такого от него не слышал. Рассказал про свои спортивные достижения, первенства, призы и кубки, которые выигрывал.

– Родители, значит, учителя, – констатировал Руденко, вытирая губы салфеткой. – Это хорошо. Мы с тобой, значит, родственные души получаемся. У меня мать в гороно работала, тоже всю жизнь со школами и учителями дело имела. Ты небось и не знаешь, что такое роно.

Александра Маринина

Все не так

Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я к ним не отношусь, может быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобные мероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, я не уверен в правдивости информации о существовании таких людей. Лично я в похоронах ничего хорошего или хотя бы интересного не нахожу, а ведь проводил в последний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому из молодых спортсменов удается сделать спорт своей профессией на долгие счастливые годы, зато несть числа тем, кто отдает свою накачанную мускулатуру и приобретенные в секциях навыки за хорошие деньги в охранные службы или за еще большие деньги – в криминал. Вот и хороним.

Но сегодняшние похороны, на которые я явился, как полагается, в черных джинсах и черной водолазке, держа в руках охапку пушистых разноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И что самое любопытное – ни одного истерического выкрика, никого, кто забился бы в рыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, когда внезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданный уход повергает близких в шок. Н-да, ни малейших признаков шока я не наблюдал. И это было странным.

Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад меня долго и муторно допрашивал следователь, ибо результаты вскрытия показали совершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее – остановки сердца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанного одному из членов семьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно по ошибке выпить не ту таблетку, но одну, а не пару десятков, к тому же растворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги…

К ритуальному залу я подъехал одним из первых и сидел в машине, наблюдая за прибывающими. Минут через пять после меня появилась сверкающая – только что из мойки – машина, из которой, к вящему моему изумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микрорайон, в котором проживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только начал работать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшей забегаловке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид у него неброский, но фирменный, однако мне и в голову не приходило, что он ездит на такой тачке. Впрочем, возможно, машина и не его, просто взял у кого-то, чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.

Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднем сиденье.

– Здорово, – кивнул я, – пришел оказать уважение и выразить соболезнования?

– Следователь велел быть, – хмуро ответил он. – Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?

Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти…

– Пойдешь с первой группой, с близкими.

Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощания в зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами – членов семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик, запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень большой натяжкой. Кто я им? Наемный работник.

– Неудобно, – с сомнением произнес я.

– Я понимаю, – в голосе Игоря зазвучала неожиданная мягкость, – я все понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста. Уж мне или операм из розыска идти с близкими совсем не в дугу, а посторонние глаза должны быть. Обязательно. Убийца – кто-то из тех, кто пойдет с первой группой, с родными. И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, как смотрел, кто с кем переговаривался, кто плакал, а кто только делал вид, что скорбит. Ну, Паш?

Я молчал, уставившись в приборную доску.

– Ты пойми, – настойчиво продолжал Игорь, – первый момент, когда они увидят открытый гроб, – он самый острый, так всегда бывает. Большинство из них видело человека только живым и здоровым, потом его увозит «Скорая», потом сообщают, что он умер, и потом они видят его уже мертвым в гробу. Это невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеют собой, плохо соображают, и очень часто вылезает то, что они хотели бы скрыть. Ну? Поможешь?

В общем, он меня уговорил.

И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре которого возвышается открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза за темными стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего, шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие и опухшие от слез веки, то ли хочет скрыть сухой, равнодушный или полный злорадства взгляд.

Элизабет Огест

Все не так просто

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сара вела машину по заснеженной дороге и улыбалась в радостном ожидании. Далеко впереди виднелись пролом в изгороди и большой железный почтовый ящик - у этого места ей следует повернуть. В глубине души она сомневалась, узнает ли старые места после стольких лет. Оказалось, да, узнала. Вдалеке, у горизонта, Сара увидела приземистый дом ранчо, где она провела годы своей юности. Из трубы вился дымок, и Сару захлестнуло чувство, которого она давно не испытывала, - радость от возвращения домой.

Притормозив перед поворотом, Сара заметила, что дорога расчищена от выпавшего несколько дней назад снега. Она догадалась, что это сделал Сэм Рейвен. Когда Сара позвонила на ранчо, чтобы предупредить о приезде, ее тетя упомянула о том, что Сэм все еще у них работает.

А я все же приехала, - пробормотала Сара, отвечая своим мыслям, и воспоминание об этом человеке заставило ее напрячься. Она даже скорчила гримасу, удивляясь своей бурной реакции на Сэма. Не то чтобы он ей не нравился, призналась она себе. Просто в его присутствии она всегда чувствовала себя неловко.

Но это не самое главное. Она стиснула зубы. Ей предстояло уладить одно нерешенное дело. И дело это касалось Уорда Андерса.

Ее пробрала нервная дрожь, когда она представила красивого белокурого юношу с синими глазами. Трусиха, обозвала она себя. По дороге на ранчо ей пришлось проехать через Андерс-Бат. Семья Уорда владела единственным в этом городке банком, и после смерти отца Уорд стал его президентом. Сначала Сара планировала остановиться в городке, получить в банке деньги по чеку и, воспользовавшись этим как предлогом, взглянуть на Уорда, но потом передумала. Напоминая себе, что она уже не глупая школьница, Сара, не останавливаясь, проехала городок. Когда она будет готова встретиться с Уордом, она прямо подойдет к нему и поздоровается, и не будет никаких подсматриваний из-за угла!

К тому же ее томило желание поскорее добраться до ранчо. Чувство радости от возвращения усилилось, когда Сара повернула на длинную подъездную аллею, ведущую к дому. Она не ожидала, что это так сильно взволнует ее. Семья Перри владела ранчо много поколений.

С девятилетнего возраста Сара проводила здесь летние каникулы у бабушки с дедушкой. В четырнадцать лет, когда умерли ее родители, она приехала на ранчо насовсем.

Однако, когда не стало и бабушки с дедушкой, Сара почему-то больше не приезжала сюда, хотя ее тетя и дядя всячески убеждали, что она может считать ранчо своим домом.

Большую часть своего двадцатилетнего пребывания на флоте в качестве медсестры Сара провела в Сан-Диего, в Калифорнии, и ей иногда удавалось уговорить тетю Рут и дядю Орвилла навещать ее.

Мне не следовало так долго отсутствовать, - прошептала она, охваченная теплыми воспоминаниями.

Подъезжая к дому, она увидела полную седую женщину в овчинном полушубке, которая стояла на крыльце и махала ей рукой.

Мягкая улыбка осветила лицо Сары. Она всегда любила Рут и Орвилла. Быстро припарковав машину, Сара выпрыгнула из нее и взлетела по ступенькам на крыльцо.

Приятно видеть тебя, детка, - сказала Рут, крепко обнимая племянницу. Потом ее пристальный взгляд упал на машину Сары. - А у тебя потрясающий грузовичок, - заметила она, восхищенно улыбаясь.

Сара обернулась, окинула взглядом свой новый красный сверхмощный пикап и гордо улыбнулась. Грузовик был оснащен дополнительно удлиненной кабиной, четырьмя ведущими колесами и белым жилым автофургоном. Пикап оказался даже более удобным, чем она предполагала. Оставалось надеяться, что интуиция, которой она руководствовалась, решив вернуться в дом своего детства, поможет так же, как при покупке машины.

Продавец в Сан-Диего вдруг засомневался, не слишком ли сложна для леди такая машина, - сказала Сара. - Но я ответила, что она как раз для поездок по диким местам Вайоминга в январе. По правде говоря, я хотела купить какую-нибудь небольшую машину с хорошей проходимостью, а потом увидела на площадке этот грузовичок. Мне всегда хотелось иметь пикап, а моложе я не становлюсь.

Рут покачала головой.

Да ведь тебе только что стукнуло сорок один. По мне, ты еще соплячка.

Расчесывая сегодня утром волосы и заплетая их в косу, доходившую ей до середины спины, Сара обнаружила несколько седых прядей. Но потом напомнила себе, что цвет лица у нее все еще как у молодой, а серые глаза не потеряли своего блеска.

Думаю, я уже выросла из соплячек, - возразила Сара. - Однако допускаю, что у меня есть еще в запасе несколько хороших лет;

Не несколько, а очень много, - твердо заявила Рут.

Сара снова оглядела свою тетю. За годы работы сестрой милосердия она научилась распознавать состояние тревоги, даже если человек пытался скрыть ее.

Что-то не так? - прямо спросила Сара. - Что-нибудь с дядей Орвиллом? Он болен?

Был легкий грипп, но сейчас уже все прошло, - раздался из дверей мужской голос.

Сара повернулась и увидела дядю. В свои семьдесят пять он уже не казался таким широкоплечим, как раньше, но в нем все еще чувствовались сила и властная манера держаться. Однако, как опытная сиделка, она заметила болезненную бледность. А небрежная поза, в какой он опирался на дверной косяк, говорила скорее о том, что у него кружится голова, а не о том, что он хорошо себя чувствует.

Ничего не прошло, и тебе надо быть в постели, - возразила Рут, подтверждая подозрения Сары.

Мне некогда болеть. Раз приехала Сара, она составит тебе компанию, а я поеду искать Сэма, - заявил Орвилл, оторвавшись от косяка и выпрямляясь.

На лице Рут появилось упрямое выражение.

Я уверена, что с Сэмом все в порядке.

Он, бывало, и дольше отсутствовал. И к тому же он умеет о себе позаботиться.

Орвилл слегка пошатнулся, и Сара бросилась к нему, обхватив за талию, чтобы поддержать.

Ты не в состоянии никого искать, - заметила она сурово.

Орвилл постарался выпрямиться, и Сара почувствовала, как он качнулся. С покорным вздохом он обнял Сару за плечи и, опираясь на нее, позволил отвести себя в спальню.

Если мы ничего не узнаем о Сэме в течение часа, я позвоню шерифу, - сказал он Саре, опускаясь на постель.

Как только я уложу тебя, я сама позвоню шерифу, - ответила Рут. А потом обратилась к Cape: - Я позабочусь об этом сварливом старике. А ты иди за своими чемоданами. Я приготовила твою старую комнату.

Кто это сварливый старик? - услышала Сара протестующий голос Орвилла.

Краем глаза она увидела, как Рут укоризненно покачала головой.

Что вижу, то и говорю, - сказала она. Но за суровым выражением проглядывала нежность, свидетельствовавшая о долгих годах взаимной любви. На минуту Сара почувствовала острую зависть. Она всегда мечтала встретить такую любовь, но ей не повезло. Неожиданно перед ней возник образ Сэма Рейвена, каким она его видела в последний раз - шести футов и двух дюймов роста, крепкого и сильного. Черты его лица явственно говорили об индейском происхождении - он был наполовину шайен, наполовину шошон. Свои длинные густые черные волосы Сэм обычно завязывал кожаным ремешком, который снимал, только когда загонял скот или объезжал лошадей. Тогда он заплетал волосы сзади в косичку. Сара называла это прической «для занятий серьезным делом».

Вообще-то это было шуткой - Сэм никогда не отличался легкомыслием; по крайней мере она никогда его таким не видела. Будучи всего на пару лет старше, он вел себя с ней так, как будто был древним стариком, общающимся с малым ребенком. Индейское его имя означало Раскатистый Гром и, по мнению Сары, идеально ему подходило.

Если и есть человек, который может о себе позаботиться, так это Сэм Рейвен, уверила себя Сара, направляясь к грузовичку.

Вернувшись в дом с чемоданами, она остановилась в холле и прислушалась к телефонному разговору Рут с шерифом. Выражение лица Рут заставило ее встревожиться.

Что-то случилось? - спросила Сара, когда Рут положила трубку.

Произошла какая-то авария. Шериф послал на место происшествия всех, кого мог.

Наверно, скоро начнет темнеть, а еще не все жертвы спасены. Единственный вертолет понадобится для перевозки особо пострадавших в больницу.

Рут провела рукой по волосам и выглянула в окно.

Мы не можем себе позволить нанять еще одного постоянного работника, кроме Сэма. Зимой всю работу делают они с Орвиллом. - Рут поджала губы. - Я уверена, что с Сэмом все в порядке. Полин Раундтри, диспетчер в офисе шерифа, знает Сэма с детства. Она уверена, что с ним ничего не случится. Полин сказала, что дед Сэма общался с духом снежного волка и научил Сэма всему необходимому, чтобы выжить зимой. И твоему дяде я напомнила, что нет ничего необычного в том, что Сэм задержался.

У Сары было такое чувство, что последнее уверенное заявление Рут было, скорее, попыткой убедить себя в том, что Сэм в безопасности. Подойдя к окну, Сара взглянула на небо.

По прогнозу, снег к ночи должен усилиться.

Рут еле сдерживала гнев.

Если бы только он подумал о том, чтобы взять с собой рацию, нам не пришлось бы так беспокоиться. - Она фыркнула. - Мужчины! Они всегда уверены, что им все нипочем!

Сара видела, что растущее беспокойство Рут пыталась скрыть под маской гнева, и встревожилась еще больше.

А как давно нет Сэма? Рут снова взглянула на заснеженный ландшафт за окном, и ее губы слегка задрожали.

Два с половиной дня. Несколько коров убежали из загона во время прошлого снегопада, и Сэм поехал их искать. Решил заодно проверить изгородь на северном участке.

Давнее воспоминание шевельнулось в груди Сары. Воспоминание, которое она старалась похоронить. Поэтому и сейчас она решительно задвинула его в глубину памяти.

Там ведь, кажется, была хибарка? - сдержанно спросила она.

Она все еще там.

Сэм может переждать в ней снегопад. Рут кивнула.

Я надеюсь, он так и сделает. Крыша крепкая, и Сэм всегда держит там запас дров и консервов.

Сара взглянула на часы.

Я думаю, что еще часа четыре будет светло, - сказала она. - Если я поеду сейчас, то успею до темноты. Если он ранен и не смог добраться домой, он сейчас наверняка в хижине.

Рут схватила племянницу за руку.

Ты не можешь туда ехать.

Я знаю это ранчо как свои пять пальцев, - уверила Сара. - И учти, мой характер не стал мягче с тех пор, как я ушла с флотской службы.

Не хватало беспокоиться еще и о тебе, - заспорила Рут.

Сара решительно взяла руки Рут в свои и нежно их сжала.

Со мной все будет в порядке. Я еду. Она не могла объяснить, почему ей так сильно хотелось спасти Сэма - если он вообще нуждался в спасении, - но знала точно, что не может сидеть сложа руки. Ей уже казалось, что стены давят на нее и она задыхается.

Рут еще с минуту колебалась, но потом сникла, и на щеку выкатилась слезинка.

Сэм для нас скорее сын, чем работник. Я не смогу потерять еще одного сына.

Сара увидела, как воспоминание о потере их с Орвиллом единственного сына болью затуманило ее глаза.

Ты же помнишь, дед Сэма общался с духом снежного волка, - постаралась успокоить ее Сара. - К тому же Сэм слишком хитер, чтобы взять и просто так умереть.

Возьми с собой рацию и вызывай меня каждые полчаса, - поставила условие Рут. - Если от тебя не будет вестей, я организую поисковую группу, даже если придется самой возглавить ее.

Не беспокойся, со мной все будет в порядке, - уверила ее Сара.

Ну вот, только этого недоставало! - бормотала Сара, стараясь приглушить растущий страх, в котором не хотела себе признаться. - Я думала, что ты начнешься только с наступлением темноты или даже завтра утром, - ворчливо обращалась она к падающему снегу. На мгновение она подумала, не повернуть ли назад, но до хижины было уже ближе, чем до дома. - Лучший выбор - ближайшее убежище, - сказала себе Сара, вспомнив слова, которые сотни раз повторял ей дед. К тому же она не могла отделаться от видения: раненый и замерзающий в хижине Сэм.

Неожиданно ее охватила паника. Она представила себе Сэма, лежащего не в хижине, а на снегу.

Не может быть, чтобы он не сумел добраться до хижины, - сказала она себе ворчливо и решила больше не давать волю воображению.

Стараясь не думать о Сэме, она обратилась к лошади.

Прости, что я вытащила тебя в такой паршивый день, - извинилась она перед кобылой, похлопывая ее по шее.

Лошадь в ответ фыркнула и мотнула головой.

Та резвость, с которой кобыла бежала, свидетельствовала о том, что ей нравилась эта прогулка. Сара снова похлопала лошадь и ощутила под рукой густую шерсть, защищавшую животное от мороза.

Твоя шкура, пожалуй, теплее моей куртки, - вздохнула она.

Лошадь опять фыркнула.

Сара надеялась, что снегопад скоро утихнет, но он все усиливался. Земля покрывалась снегом почти на дюйм за пятнадцать минут, определила она. Ей уже было трудно различать ориентиры, которые помогли бы определить дорогу.

Снег плотно покрывал и землю, и Сару. Она его постоянно стряхивала, но влага стала проникать через одежду.

Если мы скоро не доберемся до этой хижины, нам придется поискать другое укрытие, - сообщила она лошади, утешаясь тем, что общается с живым существом.

Может, она забыла, где эта хижина? - засомневалась Сара. Мороз пробирал до костей, и ей стало не по себе. «Я и впрямь совершила ошибку», - корила она себя. Снегопад страшно мешал продвижению. И что еще хуже - низкие тучи закрывали остатки дневного света, погружая все вокруг в темноту, как будто уже начались сумерки и вот-вот наступит ночь. Придется поискать какое-нибудь убежище и развести там огонь, пока не отморозила себе пальцы на руках и ногах, решила она и, приподнявшись в седле, стала вглядываться в даль.

Но что это? Вроде бы какой-то огонек и струйка дыма. Надеясь, что это не обман зрения, Сара стала всматриваться. Теперь она была уверена, что впереди справа проявились очертания крошечной лачужки. Да, это хижина! Что убедило ее еще больше, так это темные силуэты нескольких коров и лошади, прижавшихся друг к другу под навесом загона.

Похоже, я нашла и Сэма Рейвена, - пробормотала она, и паника, которую она всю дорогу пыталась унять, поутихла.

По мере того как Сара приближалась к хижине, сердце ее билось все чаще и чаще. Сара нахмурилась. Можно подумать, что ей и вправду хотелось увидеть Сэма. Да Сэм Рейвен был последним человеком, которого она хотела бы здесь встретить! Стараясь оправдать свою неожиданную реакцию, она уверила себя, что просто рада благополучному исходу поисков.

Да, - ответила Сара и услышала на том конце вздох облегчения. - Я вижу скотину и лошадь в загоне, а из трубы идет дым. Думаю, это Сэм.

Я и собираюсь, - ответила Сара и засунула рацию в футляр у себя на поясе. Но когда она приблизилась к хижине, сомнения вновь овладели ею. Она молча себя отругала: неужели я все еще боюсь этого человека настолько, что предпочитаю скорее мерзнуть на морозе, чем оказаться с ним лицом к лицу?

Дверь внезапно отворилась. Сара остановила лошадь и увидела в проеме двери фигуру Сэма. Он был именно таким, каким она его помнила… широкие плечи, плоский живот, ни грамма лишнего жира.

Кто вы, черт возьми, и что вы делаете во владениях Перри? - пробурчал Сэм, лениво растягивая слова. В руках он небрежно держал ружье.

Сара знала, что было бы ошибкой недооценить эту небрежную позу.

Ты мог бы в кои-то веки показать себя джентльменом и пригласить меня войти, - ядовито ответила Сара.

На мгновение Сэм опешил.

Сара? - В следующий момент удивление сменилось гневом. - Никогда не поверю, что Орвилл разрешил тебе ехать верхом в такую погоду.

Сара встретила его суровый взгляд и ответила не менее суровым.

Знаешь, я не на увеселительную прогулку поехала. Я искала тебя. У Орвилла грипп, и они с Рут страшно о тебе беспокоятся. Шериф не может начать поиски до завтрашнего утра, вот я и решила сама тебя поискать.

Ты могла замерзнуть насмерть, - нахмурился Сэм. - Слезай побыстрей и заходи.

Сара хотела последовать его совету, но ноги словно налились свинцом, и у нее возникли серьезные сомнения, сможет ли она перебросить через седло правую ногу. Однако, решив, что скорее упадет, чем попросит помощи у Сэма, Сара высвободила ноги из стремян. Она надеялась, что ей удастся хотя бы грациозно сползти с лошади. Вместо этого, перенеся центр тяжести и приказав своей ноге перекинуться через седло, она стала падать. Удержаться не удалось, и, оторвав пальцы от луки седла, она плюхнулась спиной в снег. Лошадь шарахнулась и встала на дыбы.

Сэм тут же подбежал, схватил лошадь под уздцы и приказал Саре:

Не вздумай двигаться. Я проверю, нет ли у тебя повреждений, как только управлюсь с лошадью.

Сара пошевелила пальцами рук и ног. Все двадцать хотя и здорово замерзли, но двигались.

Со мной все в порядке, - бросила она в ответ, игнорируя его приказание и с трудом поднимаясь на ноги.

Да, - ответила Сара, с трудом достав рацию негнущимися пальцами. - Я его нашла, и с ним ничего не случилось.

Послышался вздох облегчения.

Иди в дом и грейся.

Уже иду, - только и могла произнести Сара. От мысли, что ей придется провести наедине с Сэмом несколько часов, внутри у нее все сжалось. Сэм был заносчив и пугал ее, к тому же она ему не нравилась. Но это же не новость, отругала она себя, снова засовывая в карман рацию.

Стоя на негнущихся ногах и ожидая, когда они немного отойдут, чтобы можно было идти, Сара обратилась к Сэму:

Через минуту я расседлаю лошадь и отведу ее в загон.

Я сам о ней позабочусь.

Сэм подошел к двери, протянул руку внутрь за косяк и достал свою куртку. Одеваясь, он снова сердито посмотрел на Сару.

Иди в дом.

Я пойду, когда буду готова идти, - отрезала Сара.

Внезапно его осенила догадка.

Почему бы тебе просто не признаться, что не можешь двигаться?

Не успела Сара опомниться, как почувствовала, что ее подхватывают и перекидывают через плечо, как куль с мукой.

Пригни голову, - приказал Сэм, проходя в дверь. В хижине он поставил ее сначала на ноги перед камином, а потом осторожно опустил в стоявшую у огня качалку. - Я вернусь, как только управлюсь с лошадью, - сказал он и вышел.

Сара сидела, уставившись на огонь. Она вся промерзла, как сосулька, и чувствовала себя идиоткой: Сэму не нужна была никакая помощь.

Его дед общался с духом снежного волка, - пробормотала она, обращаясь к пламени в очаге. - Он, наверно, в восторге от такой погоды.

Когда Сара начала понемногу оттаивать, ее стала бить дрожь. Сэму всегда удавалось дать ей почувствовать, что она дура, зло подумала она, стараясь при этом не обращать внимания на свое плачевное состояние.

Ты насквозь промокла. Сара взглянула на дверь и увидела, что предмет ее раздражения вернулся.

Ну скажи еще что-нибудь, чего я не знаю, - огрызнулась она.